Подолец В.В. РОССИЙСКАЯ ИДЕЯ.

От термодинамики, синергетики и диалектики к острой социальной проблеме.

Просмотр статей в рубрике Философы прошлого о национальной идее

ВВП

Подолец В.В. — 2013 г.

Для начала отмечу, что суть выводов, о которых я буду говорить, была представлена мной в 2004 г. на одной из первых философских конференций Интернета.

(С ними созвучна речь, произнесённая Президентом Российской Федерации В. В. Путиным на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года).

Глобализация – суть этого процесса часто не понимают или извращают. В чем она состоит?

1. Понятие глобализация отражает объективную тенденцию развития и превращения нашего уникального гео-  био- и социального мира в  единую, или, целостную самоорганизующуюся систему.  Зачем необходимо данное уточнение?

Целостность в диалектике – это система, или единство, находящиеся не начальном или промежуточном, а на наиболее высоком этапе его развития.

Возьмем, к примеру, только что сформированную группу студентов. Несомненно, она, с первого момента станет некой системой. Её свяжет воедино устав Вуза, приказ ректора, распоряжения декана и другие управленческие акты. Но система эта аморфна, люди друг с другом почти не связаны, даже отношения взаимной симпатии не проявили себя. Не обозначились формы служебных и личностных отношений, различия в профессиональном мастерстве и т.д. Такую малую группу социологи называют конгломератом.

По мере развития групповые отношения начнут меняться! Появятся межличностные связи симпатии и антипатии, дружбы и взаимной неприязни. В какой-то момент руководители решат, что группа может выполнять некоторые общие задачи. Иначе говоря, она будет способна к совместной работе, с некоторым разделением труда. Такую малую социальную группу называют обычно кооперативом.

И только на самой высокой ступени развития, да и то не всегда, студенческая группа может превратиться в целостность, то есть такую общность людей, где каждый человек прочно связан с каждым. Такую целостность психологи называют коллективом. Коллектив – это высшая ступень развития малой социальной группы.

К слову сказать, даже учебные группы редко превращаются в коллектив. Причина – нет понимания общей цели, зависимости результатов совместной работы от разделения труда. Это прекрасно показал С.Макаренко в своей «Педагогической поэме». Частная собственность, конкуренция, погоня за личным богатством – самый злобный враг коллективизма.

Именно поэтому, подлинный коллективизм рождается только в группах людей, где судьба человека непосредственно  зависит от деятельности других людей. Жесткая организация воинской службы, военных учебных заведений (СВУ, например), детских домов, приютов, социально-реабилитационных центров, интернатов, и только при умелой организаторской и педагогической работе могут привести к возникновению коллектива или целостности. И никакая конкуренция, никакая толерантность, никакая свобода предпринимательства не даст таких высоких результатов в производственной и творческой деятельности, как коллективизм. Коллектив, целостность – высшая ступень развития малых социальных общностей.

Что, спросите Вы, общего между группой людей и мировым сообществом? И есть ли здесь вообще нечто общее. Конечно, есть. Образно говоря, и группа и мировое сообщество это пассажиры одного космического корабля, которые вынуждены исполнять некоторые общие и частные функции по сохранению, совершенствованию и  развитию особой материальной, самоорганизующейся (самодеятельной) системы. Если элементы этих систем не осознают, не поймут, не вобьют себе в голову, что они призваны решать некие общие задачи и выполнять обязанности, ради сохранения своей целостности и жизнеспособности, то данные системы погибнут.

Окружающие нас социальные общности или самоорганизующиеся системы постоянно возникают и исчезают.

Особенность мирового человеческого сообщества состоит в том, что существует оно много тысячелетий, состоит из конкурентов, постоянно воюет… Поэтому кое-кто даже из великих мира сего никак не поймет, что живет внутри этого сообщества, зависит от массы его элементов, должен согласовать свои действия с этими элементами и стремиться превратить человечество в гармонично развивающуюся систему или целостность.

  • США, к примеру, самозванец, который провозгласил себя лидером и мировым полицейским;
  • Европа помешалась на защите неких европейских, увы, не коллективистских ценностей;
  • сопротивление насильственным действиям США и Запада вызвало сначала недовольство, а затем сопротивление «мировых окраин».
  • Поскольку экономическая и военная мощь окраин намного слабей мощи агрессивного Запада, а их цивилизационный код (религия, менталитет, традиции, обычаи, культурные особенности) не совместимы с тем, что им насильственно навязывают под видом демократии,  народ окраин встает на путь партизанского или террористического сопротивления.
  • Вывод: Насилие США и Запада не может создать ничего, кроме ответного насилия.

В принципе, Земной Мир  внутри бескрайнего Космоса, всегда   был,  есть и будет   единой (но не всегда целостной) самоорганизующейся системой. Человечеству, предстоит, хоть и со значительным опозданием, осознать это. И сделать это должны не одиночки, а многомиллионные массы людей. Тогда и появится у них возможность принять то, что говорилось на организованной мною философской конференции по теме «Российская идея и идея глобализации» в 2004 году. Вот, к примеру, реплика Александра Нечипоренко: «Мир может быть и должен быть многополярным. И здесь опять можно применить понятие ответственной свободы, которое Подолец В.В. пропагандирует как российскую и глобальную идею.  Каждая нация должна иметь свободу выбора, но эта свобода должна быть ответственной».  

Отвечая А. Нечипоренко, я сказал тогда: «Разве мог бы я желать, Александр, другой, столь же твердой и уверенной поддержки того, что было мною  сказано в последних абзацах предложенной Вам статьи? – Вы мой самый лучший союзник!»

Слова эти сказаны в марте – мае 2004 года, то есть давным-давно. Я рад,  что они были правильно восприняты, и в 2014 году не раз звучали из уст Президента Российской Федерации.

«Общество ответственной свободы» является тем идеалом, к которому объективно придут все народы, даже если будут называть его по-разному. Развитие демократии, дисциплины, права и морали как особых социальных институтов, призванных, в конечном счете, рационально разрешить основное противоречие сознательного регулирования, будет способствовать этому. Сегодня они далеки от совершенства. Однако они существовали, существуют и будут существовать, заботясь о том, чтобы общество не бросалось, как это было в далеком прошлом и иногда случается в наши дни, в крайности тоталитаризма и анархии. Глобализация, у которой сегодня много яростных противников, — процесс объективный. Важно только понять это наиболее образованной части общества и объяснить всем остальным гражданам, что бороться надо против её грехов и пороков, которые есть следствие грехов и пороков людей, а не против неотвратимо пробивающей себе дорогу глобализации, т.е. процесса превращения земной цивилизации в самоорганизующуюся и сознательно регулируемую целостность.

Противопоставлять себя необходимости, природному закону, «логосу» (Гераклит) – всё равно, простите за просторечивое выражение, что «плевать против ветра». Познать и использовать законы природы в интересах всего мирового сообщества – значит  воспеть творческую мощь человеческого духа и его практических дел.

В 2005 году Ольга Юрьевна Коник (Саратов) одну из своих статей накануне защиты диссертации посвятила  истории взглядов на глобализацию. Вот вывод, к которому она пришла: «Идеология глобализации в реальности оказалась идеологией преимущества одной страны (США), одной системы, одной культуры. Геополитические и экономические интересы этой страны были положены в основу глобальных стратегий. В таком варианте глобализация обречена на поражение, а глобальное общество – на распад.  

Оценивая эту статью – статью замечательную, я тогда еще сказал следующее: Ваша работа – первая, из мне известных, попытка предложить целостный, основанный на культурологическом принципе, подход к пониманию процессов глобализации. Ваша справка об истории становления взглядов на глобализацию просто прекрасна.

Я бы только высказал свое несогласие с более фундаментальным принципом, на который Вы опираетесь при выяснении сущности глобализации, и назвал бы его субъективистским. Несомненно, как   считаете Вы и все те, кого Вы цитируете, глобализация в определённой мере есть процесс, являющийся результатом деятельности отдельных народов, культур, частных цивилизаций, могущественных (вроде США) государств. Сказать, что глобализация с субъективной деятельностью людей не связана, значит сказать неправду.

Но,  если вы заметили, существует и другой взгляд на фундаментальные основы глобализации, имеющий своих теоретических предшественников уже в древнегреческой философии. Ну, как Вам нравится, например, такая мысль? –– Это – 6-й век до н. э. Город Эфес в Ионии. Великий Гераклит. Одна фраза, но  в ней – вся суть понимания мироздания, самоорганизации и глобализации. Мироздание; человечество; земная цивилизация (при наличии региональных культур); глобализация, как отражение реально существующего единства мира,  – всё это по своей природе  объективно.  Их «не создал никто ни из богов, ни из людей»… Да, люди живут, удовлетворяют свои потребности, создают семьи и продолжают свой род, создают государства и связи между ними, реализуют субъективно понятые и поставленные цели. Но… Истоки этих целей и результаты по их достижению, в конце концов, можно обнаружить только в одном – в целостности    мира  и  единстве  его объективно действующих законов.

Глобализация – это процесс, возникший вместе с возникновением человечества. И если человечество с огромным опозданием начинает осознавать это только сегодня, то это – беда самого человечества, а не процесса, который происходил, будучи непознанным. Вчера никто не подозревал об одиннадцатом измерении пространства. Но оно существовало помимо нас и будет существовать независимо от нашего желания. Сегодня о нем говорят, его изучают. Так же обстоит дело и с глобализацией, черты которой я уже называл, но повторюсь:

1. Она  объективна  по сущности и содержанию, но субъективна по форме.

2. Со временем она будет понята как неотвратимая и неизбежная, поскольку наша планета – это единая самоорганизующаяся система.

3. Связи между отдельными элементами этой системы становятся всё более заметными. Они познаются и учитываются более полно по мере роста населения Земли, развития коммуникаций, средств связи, а теперь и той пока анонимной и непредсказуемой WWW-паутины, представляющей собой одну из конкретных форм существования «ноосферы», о которой давно говорили Тейяр де Шарден и В. И.Вернадский.

4. Ну и, конечно, глобализация может быть познана и в своей сущности, и в конкретных формах (описанием которых так увлекаются наши исследователи частностей) только при условии интеграции естественно-научного, общенаучного и философского знаний.

5. Угрозы процессам глобализации как процессам, объективным в своей основе, по большому счёту,  не существовало, не существует и не может существовать. Её не может быть ни со стороны локальных культур, ни со стороны экономически развитых государств. Глобализация пробьёт себе дорогу, даже если всё человечество восстанет против неё. Есть угроза того, что субъекты человеческой деятельности, не понимающие её сути, сами себе причинят массу бед, принесут несчастья другим народам, втянут мир в экологическую катастрофу, ввергнут его (временно, конечно) в состояние хаоса, террора, локальных войн. Но, если человечество в этих своих дрязгах не канет в лету, процесс глобализации с определенного рубежа, после создания единого мирового правопорядка и охраняющих его институтов, будет протекать относительно спокойно и эффективно.

Вывод: Глобализация есть объективный процесс развития и превращения нашего уникального гео-  био- и социального мира в  единую, или, целостную самоорганизующуюся систему.

См. видео беседу по данной темеhttps://www.youtube.com/watch?v=xP96wta2rHA

Граф Уваров Сергей Семенович (1786 — 1855)

  

«…Если цивилизация не действует на оба элемента сразу, она не достигнет своей цели. Надо, чтобы под ее влиянием господин и раб становились людьми духовно переродившимися, один – достойным дать свободу, другой – ее принять».

                                                                     (С.С.Уваров)

Вся история России связана с именами ее гениальных сынов. К таким выдающимся личностям можно в полной мере отнести графа Уварова. Президент Императорской Академии и министр народного просвещения, он оставил заметный след в истории своей страны.

Граф (с 1846) Серге́й Семёнович Ува́ров (25 августа (5 сентября) 1786, Москва — 4 (16) сентября 1855, там же) — русский антиковед и государственный деятель, министр народного просвещения в 1833-49 гг. Член Российской академии (1831), почётный член (1811) и президент (18181855) Петербургской академии наук. Наиболее известен как разработчик идеологии официальной народности.

Сын подполковника и адъютанта князя Потемкина, он очень рано, в два года, остался без отца, и детские годы провел в доме родни по матери, у князей Куракиных. Его крестной матерью была императрица Екатерина II. Он получил отличное домашнее образование. В совершенстве знал древние и новые иностранные языки, изучал европейскую историю и культуру.

В 1801 году поступает на службу в Министерство иностранных дел. Долгие годы прожил за границей, работал в посольствах Вены и Парижа. Увлекался литературой. Его друзьями были Жуковский, Карамзин, Батюшков. Он был знаком с Гете и Гумбольдтом.

В 1846 году, за заслуги перед отечеством был удостоен графского титула. М.М.Сперанский считал, что Сергей Семенович Уваров первый образованный русский человек.

Основная его заслуга состоит в открытии естественноисторического закона развития России. Центральным положением этого закона является утверждение, что «началами России являются Православие, Самодержавие и Народность». Без них она не может существовать, усиливаться и благоденствовать. Уваров писал, что Россия не может существовать без веры и твердой гражданской позиции. Он считал, что без веры народ может погибнуть, а самодержавие, сильное и просвещенное, является краеугольным камнем русского величия. Известный русский философ А.В.Гулыга считает, что триада графа Уварова основной «формулой русской культуры», ее фундаментом. По его мнению, именно на этом фундаменте и строится благоденствие России, как государства, цивилизации и нации.

Этот закон Уварова был негативно встречен и либералами, которые считали Россию отсталой страной, и социал-демократами, отличительной чертой которых была жгучая руссофобия. Учение Уварова разделяли далеко не многие представители российского общества. Вся Европа, а за ней и российская интеллигенция становились на рельсы атеизма, в то время как Уваров говорил о вере, как о краеугольном камне существования государства.

Говоря о государственной власти, Уваров считал, что служба в России должна опираться на закон о чинах, без него она станет бесчестной, потеряет одухотворенность. Страной будут управлять чиновники без прошлого и будущего. Эти уваровские строки актуальны сегодня, как никогда.

Его мысли созвучны идеям, которые позднее высказывали Менделеев, Победоносцев и Данилевский, люди, которые в разное время трудились на благо России.

—————————————————————————————————————

Источники -                                       http://ote4estvo.ru/lichnosti-xviii-xix/923-sergey-semenovich-uvarov.html

http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A3%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%B2,_%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B9_%D0%A1%D0%B5%D0%BC%D1%91%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

 

 

 

 



——————


Иван Александрович Ильин (28.03.1883 — 21.12.1954)

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба Русского народа за свободу и достойную жизнь на земле — продолжается. И ныне нам более, чем когда-либо подобает верить в Россию, видеть её духовную силу и своеобразие, и говаривать за неё, от её лица и для её будущих поколений её творческую идею.

 Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время — русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божьим и самобытен среди всех других народов. И в то же время, эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия во всем: в нашей культур и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах.

Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой иде мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше…

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно и передающего свое видение воли для действия и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. Итак, русская идея есть идея сердца. Она утверждаетъ, что главное въ жизни есть любовь, и что именно любовью строится совмѣстная жизнь на землѣ, ибо изъ любви родится вура и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревл и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что «Бог есть Любовь».

Русское Православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед «силою» (первобытные религии); не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), не мыслью, которая ищетъ понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятнымъ (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает Ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям.

Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и не умом, а огнем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом её творческая сила на века.

И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники — и византийские, и арабскіе. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства.

Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосий) — есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения.

Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порожденіе (диагностической интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) — сами по себе ему мало свойственны. Без любви — он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание. Созерцанию нас учило, прежде всего, наше равнинное пространство, наша природа с её далями и облаками, с её реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша «созерцающая лень» (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все — от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру — в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживи и въяве и потом выразить увиденное — поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было — чувственным изображением нечувственно узрённых обстоятельств. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархи не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что Государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, — живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно «созидаемом» и укрепляемом этою всеобщей любовью.

3. Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без неё угасает. Сердцу нельзя приказывать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, чтó ему надо видеть и чтó оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность къ национально-религозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепця Христианства: не формальная, не законническая, не морализирующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплемённости, открывшая России пути к имперскому (не «империалистическому») пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: «Христианская свобода и Древняя Русь» в № 10 ежегодника «День русской славы», 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простот, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западныхъ народов вообще и даже отъ некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово «иду на вы»…), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству…

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 гг. из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5%) пытались сбежать из плена. «Такого процента попыток не дала ни одна нация.» (Н. Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с её бесконечными войнами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако это созерцаніе призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческаго самооформления, не для безпредметнаго блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нём. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свобод-но созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. Посвоему находило его сердце юродиваго, по-своему — сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля, и облики коих художественно показал Н. С. Лесков.

Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и отечеству; а, например, русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, — как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям…

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, — он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве, в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божьи дары — история и природа — сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонм других народов.

Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотою и творческою силой; блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное — по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы… Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.- е. предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: русское по-русски.

                                                                                *   *   *

————————————


Чаадаев П.Я. в знаменитых своих письмах к российской императрице пишет, в частности:

«…Лучший способ сохранить религиозное чувство — это соблюдать все обряды, предписываемые церковью. Это упражнение в покорности, которое заключает в себе больше, чем обыкновенно думают, и которое величайшие умы возлагали на себя сознательно и обдуманно, есть настоящее служение Богу. Ничто так не укрепляет дух в его верованиях, как строгое исполнение всех относящихся к ним обязанностей. Притом большинство обрядов христианской религии, Внушенных высшим разумом, обладают настоящей животворной силой для всякого, кто умеет проникнуться заключенными в них истинами. Существует только одно исключение из этого правила, имеющего в общем безусловный характер, — именно когда человек ощущает в себе верования высшего порядка сравнительно с теми, которые исповедует масса,— верования, возносящие дух к самому источнику всякой достоверности и в то же время нисколько не противоречащие народным верованиям, а, наоборот, их подкрепляющие; тогда, и только тогда, позволительно пренебрегать внешнею обрядностью, чтобы свободнее отдаваться более важным трудам. Но горе тому, кто иллюзии своего тщеславия или заблуждения своего ума принял бы за высшее просветление, которое будто бы освобождает его от общего закона!

В жизни есть известная сторона, касающаяся не физического, а духовного бытия человека. Не следует ею пренебрегать; для души точно так же существует известный режим, как и для тела;

надо уметь ему подчиняться. Это — старая истина, я знаю; но мне думается, что в нашем отечестве она еще очень часто имеет свою ценность новизны. Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода.

Эта дивная связь человеческих идей на протяжении веков, эта история человеческого духа, — вознесшие его до той высоты, на которой он стоит теперь во всем остальном мире, — не оказали на нас никакого влияния. То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас — только теория и умозрение.

Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте. Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало бы, что пробуждало бы в вас симпатию или любовь, ничего прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри вас.

В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам. И не думайте, пожалуйста, что предмет, о котором идет речь, не важен. Мы и без того обижены судьбою, — не станем же прибавлять к прочим нашим бедам ложного представления о самих себе, не будем притязать на чисто духовную жизнь; научимся жить разумно в эмпирической действительности.— Но сперва поговорим еще немного о нашей стране; мы не выйдем из рамок нашей темы. Без этого вступления вы не поняли бы того, что я имею вам сказать.

У каждого народа бывает период бурного волнения, страстного беспокойства, деятельности необдуманной и бесцельной. В это время люди становятся скитальцами в мире, физически и духовно. Это — эпоха сильных ощущений, широких замыслов, великих страстей народных. Народы мечутся тогда возбужденно, без видимой причины, но не без пользы для грядущих поколений. Через такой период прошли все общества. Ему обязаны они самыми яркими своими воспоминаниями, героическим элементом своей истории, своей поэзией, всеми наиболее сильными и плодотворными своими идеями; это — необходимая основа всякого общества. Иначе в памяти народов не было бы ничего, чем они могли бы дорожить, что могли бы любить; они были бы привязаны лишь к праху земли, на которой живут. Этот увлекательный фазис в истории народов есть их юность, эпоха, в которую их способности развиваются всего сильнее и память о которой составляет радость и поучение их зрелого возраста.

У нас ничего этого нет. Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных, у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании.

Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, — вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его пред вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя. И если мы иногда волнуемся, то отнюдь не в надежде или расчете на какое-нибудь общее благо, а из детского легкомыслия, с каким ребенок силится встать и протягивает руки к погремушке, которую показывает ему няня.

Истинное развитие человека в обществе еще не началось для народа, если жизнь его не сделалась более благоустроенной, более легкой и приятной, чем в неустойчивых условиях первобытной эпохи. Как вы хотите, чтобы семена добра созревали в каком-нибудь обществе, пока оно еще колеблется без убеждений и правил даже в отношении повседневных дел и жизнь еще совершенно не упорядочена? Это — хаотическое брожение в мире духовном, подобное тем переворотам в истории земли, которые предшествовали современному состоянию нашей планеты. Мы до сих пор находимся в этой стадии.

Годы ранней юности, проведенные нами в тупой неподвижности, не оставили никакого следа в нашей душе, и у нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судьбой от всемирного движения человечества, мы также ничего не восприняли и изпреемственных идей человеческого рода. Между тем именно на этих идеях основывается жизнь народов; из этих идей вытекает их будущее, исходит их нравственное развитие. Если мы хотим занять положение, подобное положению других цивилизованных народов, мы должны некоторым образом повторить у себя все воспитание человеческого рода. Для этого к нашим услугам история народов и перед нами плоды движения веков. Конечно, эта задача трудна и, быть может, в пределах одной человеческой жизни не исчерпать этот обширный предмет; но прежде всего надо узнать, в чем дело, что представляет собою это воспитание человеческого рода и каково место, которое мы занимаем в общем строе.

Народы живут лишь могучими впечатлениями, которые оставляют в их душе протекшие века, да общением с другими народами. Вот почему каждый отдельный человек проникнут сознанием своей связи со всем человечеством.

Что такое жизнь человека, говорит Цицерон, если память о прошлых событиях не связывает настоящего с прошедшим! Мы же, придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. Каждому из нас приходится самому связывать порванную нить родства. Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать в головы ударами молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать, чужды самим себе. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно.

Это — естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда. Так как мы воспринимаем всегда лишь готовые идеи, то в нашем мозгу не образуются те неизгладимые борозды, которые последовательное развитие проводит в умах и которые составляют их силу. Мы растём, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели. Мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего; все их знание — в их внешнем быте, вся их душа — вне их. Именно таковы мы.

Народы — в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?

Все народы Европы имеют общую физиономию, некоторое семейное сходство. Вопреки огульному разделению их на латинскую и тевтонскую расы, на южан и северян — все же есть общая связь, соединяющая их всех в одно целое и хорошо видимая всякому, кто поглубже вник в их общую историю. Вы знаете, что еще сравнительно недавно вся Европа называлась христианским миром, и это выражение употреблялось в публичном праве.

Кроме общего характера, у каждого из этих народов есть еще свой частный характер, но и тот, и другой всецело сотканы из истории и традиции. Они составляют преемственное идейное наследие этих народов. Каждый отдельный человек пользуется там своею долей этого наследства, без труда и чрезмерных усилий он набирает себе в жизни запас этих знаний и навыков и извлекает из них свою пользу.

Сравните сами и скажите, много ли мы находим у себя в повседневном обиходе элементарных идей, которыми могли бы с грехом пополам руководствоваться в жизни? И заметьте, здесь идет речь не о приобретении знаний и не о чтении, не о чем-либо касающемся литературы или науки, а просто о взаимном общении умов, о тех идеях, которые овладевают ребенком в колыбели, окружают его среди детских игр и передаются ему с ласкою матери, которые в виде различных чувств проникают до мозга его костей вместе с воздухом, которым дышит, и создают его нравственное существо еще раньше, чем он вступает в свет и общество. Хотите ли знать, что это за идеи? Это — идеи долга, справедливости, права, порядка. Они родились из самых событий, образовавших там общество, они входят необходимым элементом в социальный уклад этих стран.

Вследствие этого вы найдете, что всем нам недостает известной уверенности, умственной методичности, логики. Западный силлогизм нам незнаком. Наши лучшие умы страдают чем-то большим, нежели простая неосновательность. Лучшие идеи, за отсутствием связи или последовательности, замирают в нашем мозгу и превращаются в бесплодные призраки. Человеку свойственно теряться, когда он не находит способа привести себя в связь с тем, что ему предшествует, и с тем, что за ним следует. Он лишается тогда всякой твердости, всякой уверенности. Не руководимый чувством непрерывности, он видит себя заблудившимся в мире. Такие растерянные люди встречаются во всех странах; у нас же это общая черта…

Мне кажется даже, что в нашем взгляде есть какая-то странная неопределенность, что-то холодное и неуверенное, напоминающее отчасти физиономию тех народов, которые стоят на низших ступенях социальной лестницы. В чужих странах, особенно на юге, где физиономии так выразительны и так оживленны, не раз, сравнивая лица моих соотечественников с лицами туземцев, я поражался этой немотой наших лиц.

Иностранцы ставят нам в достоинство своего рода бесшабашную отвагу, встречаемую особенно в низших слоях народа; но, имея возможность наблюдать лишь отдельные проявления национального характера, они не в состоянии судить о целом. Они не видят, что то же самое начало, благодаря которому мы иногда бываем так отважны, делает нас всегда неспособными к углублению и настойчивости; они не видят, что этому равнодушию к житейским опасностям соответствует в нас такое же полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи и что именно это лишает нас всех могущественных стимулов, которые толкают людей по пути совершенствования; они не видят, что именно благодаря этой беспечной отваге даже высшие классы у нас, к прискорбию, не свободны от тех пороков, которые в других странах свойственны лишь самым низшим слоям общества; они не видят, наконец, что, если нам присущи кое-какие добродетели молодых и малоразвитых народов, мы уже не обладаем зато ни одним из достоинств, отличающих народы зрелые и высококультурные.

Я не хочу сказать, конечно, что у нас одни пороки, а у европейских народов одни добродетели; избави Бог! Но я говорю, что для правильного суждения о народах следует изучать общий дух, составляющий их жизненное начало, ибо только он, а не та или иная черта их характера, может вывести их на путь нравственного совершенства и бесконечного развития.

Народные массы подчинены известным силам, стоящим вверху общества. Они не думают сами; среди них есть известное число мыслителей, которые думают за них, сообщают импульс коллективному разуму народа и двигают его вперед.

Между тем как небольшая группа людей мыслит, остальные чувствуют, и в итоге совершается общее движение. За исключением некоторых отупелых племен, Сохранивших лишь внешний облик человека, сказанное справедливо в отношении всех народов, населяющих землю. Первобытные народы Европы — кельты, скандинавы, германцы — имели своих друидов, скальдов и бардов, которые были по-своему сильными мыслителями. Взгляните на племена Северной Америки, которые так усердно старается истребить материальная культура Соединенных Штатов: среди них встречаются люди удивительной глубины.

И вот я спрашиваю вас, где наши мудрецы, наши мыслители?  Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь, стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам провидением.

Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь.

Странное дело: даже в мире науки, обнимающем все, наша история ни к чему не примыкает, ничего не уясняет, ничего не доказывает. Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живем, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была бы отведена страница во всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы. Некогда великий человек захотел просветить нас, и для того, чтобы приохотить нас к образованию, он кинул нам плащ цивилизации: мы Подняли плащ, но не дотронулись до просвещения. В другой раз, другой великий государь, приобщая нас к своему славному предназначению, провел нас победоносно с одного конца Европы на другой; вернувшись из этого триумфального шествия чрез просвещеннейшие страны мира, мы принесли с собою лишь идеи и стремления, плодом которых было громадное несчастие, отбросившее нас на полвека назад. В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке. Я не могу вдоволь надивиться этой необычайной пустоте и обособленности нашего социального существования. Разумеется, в этом повинен отчасти неисповедимый рок, но, как и во всем, что совершается в нравственном мире, здесь виноват отчасти и сам человек. Обратимся еще раз к истории: она — ключ к пониманию народов.

…В то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанному его божественным основателем, увлекая за собою поколения,— мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места. Весь мир перестраивался заново, а у нас ничего не созидалось; мы по-прежнему прозябали, забившись в свои лачуги, сложенные из бревен и соломы. Словом, новые судьбы человеческого рода совершались помимо нас. Хотя мы и назывались христианами, плод христианства для нас не созревал.

В христианском мире все необходимо должно способствовать — и действительно способствует — установлению совершенного строя на земле; иначе не оправдалось бы слово Господа, что он пребудет в церкви своей до скончания века. Тогда новый строй,— Царство Божие,— который должен явиться плодом искупления, ничем не отличался бы от старого строя — от царства зла,— который искуплением должен быть уничтожен, и нам опять-таки оставалась бы лишь та призрачная мечта о совершенстве, которую лелеют философы и которую опровергает каждая страница истории,— пустая игра ума, способная удовлетворять только материальные потребности человека и поднимающая его на известную высоту лишь затем, чтобы тотчас низвергнуть в еще более глубокие бездны.

В христианстве надо различать две совершенно разные вещи: его действие на отдельного человека и его влияние на всеобщий разум. То и другое естественно сливается в высшем разуме и неизбежно ведет к одной и той же цели. Но срок, в который осуществляются вечные предначертания божественной мудрости, не может быть охвачен нашим ограниченным взглядом. И потому мы должны отличать божественное действие, проявляющееся в какое-нибудь определенное время в человеческой жизни, от того, которое совершается в бесконечности. В тот день, когда окончательно исполнится дело искупления, все сердца и ум сольются в одно чувство, в одну мысль, и тогда падут все стены, разъединяющие народы и исповедания. Но теперь каждому важно знать, какое место отведено ему в общем призвании христиан, то есть какие средства он может найти в самом себе и вокруг себя, чтобы содействовать достижению цели, поставленной всему человечеству.

Отсюда необходимо возникает особый круг идей, в котором и вращаются умы того общества, где эта цель должна осуществиться, то есть идея, которую Бог открыл людям, должна созреть и достигнуть всей своей полноты. Этот круг идей, эта нравственная сфера, в свою очередь, естественно обусловливают определенный строй жизни и определенное мировоззрение, которые, не будучи тождественными для всех, тем не менее создают у нас, как и у всех не европейских народов, одинаковый бытовой уклад, являющийся плодом той огромной 18-вековой духовной работы, в которой участвовали все страсти, все интересы, все страдания, все мечты, все усилия разума.

                                                                               ****************

————————————


Кому-то из современных граждан России сложно читать даже написанные доступным языком страницы данного сайта. Тексты Владимира Соловьева – настоящие словесные джунгли. Для того, кого эти джунгли пугают, я приоткрою смысл главных мыслей автора:

1. В давнем языческом своём прошлом – Россия дикая страна, некий социальный хаос, пространство смут и побоищ. Отсюда призыв к «варягам»: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами».

2. Первый великий муж на Руси – Владимир Красное солнышко (ок. 960 — 15 июля 1015). Его заслуга – Крещение Руси. Искренний христианин, он с трудом согласился, да и то по просьбе епископов, ввести в стране смертную казнь. После княжения Владимира Россия снова вступает в полосу смут.

3. Второй великий муж России – Петр I (30 мая 1672 года — 28 января 1725 года). Патриотизм, яростная борьба с национализмом, преданность долгу и гражданская доблесть – вот достоинства этого человека. Именно они позволили ему приобщить дикую Россию к цивилизации. Грубо, насильно, но, по В.Соловьеву – во благо.

4. Великодержавные замашки некоторых «лжепатриотов» России, желающих добить издыхающую Оттоманскую империю, разрушить монархию Габсбургов и т.д. – преступны.

5. Человечество едино. Российская идея – идея всеединства человечества, в основе которого лежит промысел Божий. «В первоначальной мысли Бога, — пишет В.Соловьёв, -  нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества? И если это так для Бога, то это должно быть так и для самих наций, поскольку они желают осуществить свою истинную идею, которая есть не что иное, как образ их бытия в вечной мысли Бога».

В многословных текстах Владимира Соловьева поймать «золотую рыбку» теории «Русской идеи» очень сложно. Рыбку, что выловил я, в выше  указанных пяти пунктах представлена. Почитайте  предлагаемые мной тексты Соловьева В. Вернитесь к его работам. Быть может, сумеете поймать ещё одну «золотую рыбку». А может быть, — и не одну!

Влади́мир Серге́евич Соловьёв (16 января 1853, Москва — 31 июля 1900,

Владимир Соловьев.

РУССКАЯ ИДЕЯ

Действительно, когда я думаю о пророческих лучах великого будущего, озарявших первые шаги нашей истории, когда я вспоминаю о благородном и мудром акте национального самоотречения, создавшем более тысячи лет тому назад русское государство в дни, когда наши предки, видя недостаточность туземных элементов для организации общественного порядка, по своей доброй воле и по зрелом размышлении призвали к власти скандинавских князей, сказав им достопамятные слова: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приходите княжить и владеть нами». А после столь оригинального установления материального порядка не менее замечательное водворение христианства и великолепный образ Святого Владимира, усердного и фанатического поклонника идолов, который, почувствовав неудовлетворенность язычества и испытывая внутреннюю потребность в истинной религии, долго размышлял и совещался, прежде чем принять эту последнюю, но, став христианином, пожелал быть им на самом деле и не только отдался делам милосердия, ухаживая за больными и бедными, но проявил большее проникновение евангельским духом, чем крестившие его греческие епископы; ибо этим епископам удалось только путем утонченных аргументов убедить этого, некогда столь кровожадного князя в необходимости применять смертную казнь к разбойникам и убийцам:

«Боюсь греха», говорил он своим духовным отцам. И затем, когда за этим «красным солнышком» — так народная поэзия прозвала нашего первого христианского князя, — когда за этим красным солнышком, озарявшим начало нашей истории, последовали века мрака и смут, когда после долгого ряда бедствий, оттесненный в холодные леса северо-востока, притупленный рабством и необходимостью тяжелого труда на неблагодарной почве, отрезанный от цивилизованного мира, едва доступный даже для послов главы христианства, русский народ опустился до грубого варварства, подчеркнутого глупой и невежественной национальной гордостью, когда, забыв истинное христианство Святого Владимира, московское благочестие стало [628] упорствовать в нелепых спорах об обрядовых мелочах и когда тысячи людей посылались на костры за излишнюю привязанность к типографским ошибкам в старых церковных книгах, — внезапно в этом хаосе варварства и бедствий подымается колоссальный и единственный в своем роде образ Петра Великого.

Отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, он не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима; он не только призывает эту чуждую цивилизацию, как могучий покровитель, но сам идет к ней, как смиренный служитель и прилежный ученик; и, несмотря на крупные недочеты в его характере как частного лица, он до конца являет достойный удивления примерпреданности долгу и гражданской доблести. И вот, вспоминая все это, говоришь себе: сколь велико и прекрасно должно быть в своем конечном осуществлении национальное дело, имевшее таких предшественников, и как высоко должна, если она не хочет упасть, ставить свою цель страна, имевшая во времена своего варварства своими представителями Святого Владимира и Петра Великого

Но истинное величие России — мертвая буква для наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания. Нашим национальным делом, если их послушать, является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия. Добить издыхающую Оттоманскую империю, а затем разрушить монархию Габсбургов, поместив на месте этих двух держав кучу маленьких независимых национальных королевств, которые только и ждут этого торжественного часа своего окончательного освобождения, чтобы броситься друг на друга.

Действительно, стоило России страдать и бороться тысячу лет, становиться христианской со Святым Владимиром и европейской с Петром Великим, постоянно занимая при этом своеобразное место между Востоком и Западом, и все это для того, чтобы в последнем счете стать орудием «великой идеи» сербской и «великой идеи» болгарской!?

Но, скажут нам, не в этом дело: истинная цель нашей национальной политики — это Константинополь. По-видимому, греков уже перестали принимать в расчет, а ведь у них есть тоже своя «великая идея» панэллинизма. Но [629] самое важное было бы знать, с чем, во имя чего можем мы вступить в Константинополь? Что можем мы принести туда, кроме языческой идеи абсолютного государства, принципов цезарепапизма, заимствованных нами у греков и уже погубивших Византию? В истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных. Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу. Если благодаря нашим ошибкам этот вопрос не может быть разрешен к вящей нашей славе, он будет разрешен к вящему нашему унижению. Если Россия будет упорствовать на пути гнетущего обскурантизма, на который она вновь вступила теперь, место на Востоке займет другая национальная сила, в значительной степени менее одаренная, но зато и значительно более устойчивая в своих ограниченных духовных силах. Болгары, вчера еще столь любезные нам и покровительствуемые нами, сегодня презренные бунтовщики в наших глазах, завтра станут нашими торжествующими соперниками и господами древней Византии.

Не следует, впрочем, преувеличивать эти пессимистические опасения. Россия еще не отказалась от смысла своего существования, она не отреклась от веры и любви первой своей юности. В её воле ещё отказаться от этой политики эгоизма и национального отупения, которая неизбежно приведет к крушению нашу историческую миссию. Фальсифицированный продукт, называемый общественным мнением, фабрикуемый и продаваемый по дешевой цене оппортунистической прессой, еще не задушил у нас национальной совести, которая сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи. За этим не надо далеко ходить: она здесь, близко — эта истинная русская идея, засвидетельствованная религиозным характером народа, прообразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории. И если этого недостаточно, то есть еще более великое и верное свидетельство — откровенное Слово [630] Божие. Я не хочу сказать, чтобы в этом Слове можно было найти что-либо о России: напротив, молчание его указует нам истинный путь. Если единственный народ, о котором специально пеклось божественное провидение, был народ израильский, если смысл существования этого единственного в своем роде народа лежал не в нем самом, но в приуготованном им христианском откровении и если, наконец, в Новом Завете уже нет речи о какой-либо отдельной национальности и даже определенно указывается, что никакой национальный антагонизм не должен более иметь места, то не следует ли вывести из всего этого, что в первоначальной мысли Бога нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества? И если это так для Бога, то это должно быть так и для самих наций, поскольку они желают осуществить свою истинную идею, которая есть не что иное, как образ их бытия в вечной мысли Бога.

Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве. Но где же оно, это человечество? Не является ли оно лишь абстрактным существом, лишенным всякого реального бытия? С таким же правом можно было бы сказать, что рука и нога реально существуют, а человек в его целом есть лишь абстрактное существо. Впрочем, зоологам известны животные (принадлежащие по большей части к низшему классу actinozoa: медузы, полипы и т. д.), представляющие в сущности лишь весьма дифференцированные и живущие обособленной жизнью органы, так что животное в его целом существует лишь в идее. Таков был и образ существования человеческого рода до христианства, когда в действительности существовали лишь disjecta membra [1] вселенского человека — племена и нации, разделенные или частично связанные внешней силой, когда истинное существенное единство человечества было лишь обетованием, пророческой идеей. Но эта идея стала плотью, когда абсолютный центр всех существ открылся во Христе. С тех пор великое человеческое единство, вселенское тело Богочеловека, реально существует на земле. Оно несовершенно, но оно существует; оно несовершенно, но оно движется к совершенству, оно растет и расширяется вовне и развивается внутренне. Человечество уже не абстрактное существо, его субстанциальная форма реализуется в христианском мире, в Вселенской Церкви.[631]

Участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих, вот в чем, следовательно, единственная истинная цель, единственная истинная миссия всякого народа. Это — очевидная и элементарная истина, что идея отдельного органа не может обособлять его и ставить в положение противоборства к остальным органам, но что она есть основание его единства и солидарности со всеми частями живого тела. И с христианской точки зрения нельзя оспаривать приложимости этой совершенно элементарной истины ко всему человечеству, которое есть живое тело Христа. Вот почему сам Христос, признав в последнем слове своем к апостолам, существование и призвание всех наций (Матф. XXVIII, 19), не обратился сам и не послал учеников своих ни к какой нации в частности: ведь для Него они существовали лишь в своем моральном и органическом союзе, как живые члены одного духовного и реального тела. Таким образом, христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм

———————————————————————————————————————————-

Примечание:

Страницы представленных мной фрагментов текста указаны по изданию: Владимир Соловьев. Спор о справедливости. — Москва-Харьков. – 1999.

———————-
————————————